— То есть ты окончательно погрузилась в политику? — осторожно уточнила Даршарай.

— Больше ничего не остается, — развела руками королева. — Единственный более-менее симпатичный жених оказался мерзавцем, где уж тут верить кому-то еще! — усмехнулась она. — Мужчинам вообще нельзя верить.

Как ни старалась Олира говорить легко и насмешливо, получалось у нее плохо. Слишком хотелось пожаловаться, выплакаться — не в подушку, а живому человеку. От души поругаться, покричать, может, даже опять отбить об кого-то ладонь… Не о Даршарай, конечно.

Но вываливать собственные глупые проблемы и страхи на посторонних было совестно, тем более портить своим дурным настроением счастье влюбленных, которые так долго к нему шли.

А с Тавьером королева больше не ругалась, оставалась безукоризненно вежливой. И чем больнее было, тем холоднее делался ее тон. Хотелось ужалить, ударить, хоть немного отомстить. Только без толку, безопасник в любой ситуации и в ответ на любые слова сохранял невозмутимость глыбы льда.

Даршарай же, хоть от счастья едва не парила над землей, ослеплена им не была. И, конечно, видела состояние королевы. Даже догадалась, что связано все это с чем-то очень личным. Но если не с арлаккатом Мисори, то с кем?! Фантазия здесь пасовала.

Какое-то время перевертыш пыталась развеселить королеву, отвлекала ее болтовней на посторонние темы. Посиделки переместились к небольшому кофейному столику, на котором слуги быстро расставили сладости, легкие закуски, чай и бутылку вина. Стало гораздо уютнее. И Олире все это пошло на пользу, она немного расслабилась, улыбаться начала гораздо живее и перестала механически вежливо кривить губы.

Вот только горечь из королевских глаз никуда не пропала, и Даршарай в итоге не выдержала.

— Нет, я так не могу. — Она резко поставила полупустой бокал на стол. — У меня такое ощущение, что я пытаюсь веселиться с главным виновником торжества на его похоронах! Олира, что с тобой случилось?

— О чем ты? — нахмурилась та. Но отвела взгляд.

— Да на тебе лица нет! Ты улыбаешься, да даже как будто живешь через силу. Словно хочется лечь и умереть, но сила воли не позволяет. Ну ладно, ты выглядела испуганной и потерянной, когда погиб его величество, но сейчас?! Война закончилась, толком не начавшись, заговор раскрыт, виновные скоро будут наказаны. Откуда такой настрой?

— Просто я… дура, — тяжело вздохнула Олира. Продолжать упираться не хватило силы воли. — Я знала, что ни в коем случае нельзя влюбляться, по крайней мере, не мне и не в моем положении, но… увы. Теперь приходится расплачиваться за неосторожность.

— Влюбляться?! — искренне опешила Даршарай. — Боги, но… в кого?! Ну не в Грая же! — Против воли в голосе проскользнули нотки ревности.

— Мне кажется, даже это было бы лучше, — слабо улыбнулась королева. — Он, по крайней мере, милый, легкий и уже почти женатый, и отпустить его было бы куда проще. Когда нет даже призрачной надежды — легче. А тут… Можно очень долго себя убеждать в бессмысленности чувств, но сердце слишком глупое и упрямое.

— Тогда у меня вообще нет вариантов, — честно призналась перевертыш. — У вас же больше никаких мужчин в ближнем окружении нет, я же вижу!

— Ты не поверишь. В Тавьера. — Понаблюдав за изменением выражения лица собеседницы — от недоверия до священного ужаса — Олира звонко и нервно рассмеялась. — Сложно представить более неподходящую кандидатуру?

— Честно говоря, да, — с трудом собралась с мыслями Дая. — Нет, я очень уважаю сара Тавьера, но он же…

— Бесчувственная глыба льда. А я просто дура, потому что позволила себе надеяться, что промерз он не насквозь. — Улыбка опять получилась тоскливой и вымученной. — Женщинам свойственно верить в лучшее и надеяться, что уж они-то сумеют перевоспитать избранника. Тем более проскальзывали же… намеки, и я была так уверена, что…

И ее наконец прорвало. Олира рассказывала — сбивчиво, утирая слезы, — решительно все. О том, как он успокаивал, оберегал, заботился, как утешал, как ей чудились какой-то надлом и застарелая рана, как хотелось видеть в безопаснике несчастного человека, который только и ждет, чтобы его спасли. Отчаянно ругала свою самонадеянность, бабскую глупость, потом — всех мужчин, начиная с Тавьера и Деналя. Сокрушалась, что сын ее наверняка вырастет таким же и она совершенно ничего не сможет с этим сделать.

Даршарай, как могла, успокаивала плачущую женщину, обнимала ее, пыталась убедить, что жизнь на этом не заканчивается. Хотя в душе все же искренне недоумевала, как можно было в ее начальнике вот это все отыскать. Скрытые чувства? Боги, да он же даже не деревянный, а цельнолитой из железа! Он только злиться и умеет, если что-то идет не по плану, да и то — сдержанно, на словах. Так что сочувствовала она более чем искренне.

Но говорить об этом плачущей влюбленной женщине, конечно, не стала, сосредоточилась совсем на другом. На том, что это пройдет, что любовь даже королеве может принести не только несчастья, что первая любовь почти всегда бывает бесплодной, ее можно считать репетицией перед чем-то большим и настоящим. И обязательно взаимным.

Вряд ли помогли уговоры, скорее — само присутствие неравнодушного человека и возможность поделиться наболевшим. Но где-то через полчаса Олира уже почти успокоилась, и женщины разговорились под вино. Одной бутылки на двоих было недостаточно, чтобы потерять связь с действительностью, но вполне хватило, чтобы окончательно сблизить двух и без того симпатичных друг другу людей.

До глубокой ночи они разговаривали обо всем на свете и нашли, к собственному удивлению, очень много общего. По поводу мужчин, например, сошлись на том, что это наказание и божественное испытание для женщин, без которого, правда, было бы смертельно скучно. Поэтому вроде бы и тяжело, но совсем без них — еще хуже.

Потом Даршарай засобиралась «домой», но королева только отмахнулась и сказала, что они прекрасно разместятся в ее спальне вдвоем, ей одной там слишком много места.

В ответ на закономерный вопрос об аскетизме Дая с недоверием выслушала рассказ о суровых буднях фосских принцесс, которые жили в комнатах по две, спали на узких, почти солдатских постелях и зимой непременно сдвигали кровати или вовсе умещались в одной, чтобы согреться. В старом замке было чудовищно холодно, и толком протопить его в суровые морозы никто даже не пытался. Так что к местным удобствам сама Олира привыкала достаточно долго, первое время даже боялась больших помещений и ночевала на кушетке в будуаре, когда муж уходил к себе.

Это их окончательно сроднило: жизнь в доме каяров Лестри произвела на Даю примерно такое же впечатление. Олира засыпала — впервые за последние дни — спокойной и почти умиротворенной. Может быть, ей не повезло в любви, но зато, кажется, нашлась подруга…

Кабинет начальника Тайной канцелярии

— Привет киснущему начальству! — ввалился в кабинет бодрый Анагор. — Как ты тут, соскучился?

Тавьер хмуро глянул на ужастика поверх документа, который в этот момент изучал, и неодобрительно спросил: